Почему богатые хотят попасть в средний класс

195 лет назад, в 1813 году, в Оксфордском словаре впервые появилось понятие middle class, то есть "средний класс". Тогда этим термином обозначали всех граждан среднего достатка, не имеющих дворянского титула и церковного сана. С тех пор само понятие многократно уточнялось, появилось деление на высший, средний и нижний средний класс. Однако суть оставалась прежней: к среднему классу всегда причислялись люди, которые боялись сорваться вниз и надеялись, что будут двигаться вверх.

• "Дети сапожников и башмачников"

Во все времена общество делилось на богатых, бедных и тех, кто находился между ними, однако о среднем классе в Европе заговорили сравнительно поздно. На заре Нового времени европейцы продолжали мыслить категориями сословий, а не имущественных групп, и в рамках одного сословия оказывались люди с совершенно разным уровнем дохода, образования и разным менталитетом. Так, в 1614 году на Генеральных штатах, созванных во Франции, в конфликт вступили три сословия: первое — духовенство, второе — дворянство и третье — все остальные. При этом в составе третьего сословия были как люди, которых сегодня отнесли бы к среднему классу, так и те, кто о такой чести мог бы только мечтать. Надо сказать, что современники прекрасно осознавали всю нескладность сословного деления. Участник Генеральных штатов барон Сенесэ отмечал, что третье сословие — это "сословие, составленное из городского и сельского люда; последние почти все вассалы и подчинены суду двух первых сословий; первые — это буржуа, купцы, ремесленники и несколько чиновников. Эти-то, забыв свое положение, хотят себя равнять с нами". В общем, барон понимал, что крестьяне и зажиточные горожане не одно и то же. Но как только речь заходила о том, чтобы признать интересы этих самых горожан, дворяне делали вид, что не видят никакой разницы между ними и самыми последними холопами. Один из дворянских делегатов, например, говоря о третьем сословии, заявил, что между дворянами и "детьми сапожников и башмачников" столько же различий, как "между господином и лакеем".

И все же средний класс существовал и при сословном строе, а некоторые его представители добивались впечатляющих успехов. Так, портниха Роз Бертен сумела за два года превратиться из скромной хозяйки швейной мастерской в одну из самых богатых парижанок. Открыв свой бизнес в 1770 году, мадмуазель Бертен быстро нашла клиентов среди версальской знати, а в 1772 году ее представили Марии-Антуанетте. Та оценила талант портнихи по достоинству, и со временем Бертен стала бывать во дворце по два раза в неделю, обеспечивая хозяйку Версаля умопомрачительными нарядами. Статус королевской портнихи принес Бертен не только немалые богатства. Если обычные портные являлись к клиентам на дом по их зову, то Роз принимала даже самых титулованных особ в своем роскошном особняке на улице Сент-Оноре. Баронесса Д`Оберкирх вспоминала: "Мадмуазель Бертен казалась мне очень необычной персоной, полной сознания собственного достоинства. Она обращалась с принцессами как с равными". Впрочем, находясь среди представителей своего сословия, Роз Бертен не корчила из себя герцогиню. Например, однажды в Версале она метко плюнула в лицо конкурентке мадмуазель Пико.

С началом революции Бертен и многие другие представители третьего сословия, обслуживавшие аристократию, лишились клиентуры, но в целом средний класс заметно усилил свои позиции во Франции и за ее пределами. Он наконец-то был замечен, и в 1813 году в Оксфордском словаре впервые появилось само это понятие — middle class. Более того, вкусы, нравы этого класса стали быстро распространяться на все общество, включая высшие слои. К примеру, в 1826 году русский дипломат князь Козловский с удивлением отмечал, как изменились французы под влиянием жизненных установок третьего сословия: "Вначале французов называли народом легкомысленным, фривольным, изящным, исполненным воображения, непостоянным во вкусах и гоняющимся за удовлетворением мимолетных желаний... Допустим, что некогда все эти свойства были присущи французам, однако ныне они исчезли без следа, и, сколько я ни искал их, все было тщетно. Мне, напротив, французы показались самым рассудительным народом в мире: рассудительным я называю всякого, над которым страсти почти не властны и который делает только то, что почитает для себя выгодным и согласным с принятыми в обществе правилами. Я не слышал, чтобы в многочисленном парижском обществе совершился бы хоть один сумасбродный поступок... не слышал ни об одном отчаянном шаге, вызванном несчастной любовью или обманутым честолюбием, ни об одном увозе возлюбленной, больше того, ни об одном браке по любви".

• "Вытирать пыль унизительно"

В течение XIX века средний класс встал на ноги, добился материального благополучия. Промышленная революция, начавшаяся в Англии и перекинувшаяся на континент, давала колоссальные доходы финансовой и промышленной олигархии, а также старым аристократическим семьям, которые начали вкладывать свои капиталы в новую индустрию. Но и среднему классу кое-что перепадало, ведь новой экономике были нужны квалифицированные управленцы, юристы, инженеры и прочие специалисты. Все эти люди получали приличное жалованье и хотели наслаждаться жизнью — одеваться у лучших портных, посещать рестораны и театры, покупать хорошую мебель и т. п. Таким образом, круг потребителей товаров и услуг в Европе начал быстро расти, что открывало широкие возможности для мелких и средних предпринимателей, которые и сами относились к среднему классу. Постепенно средний класс богател и проникался сознанием собственной силы.

Что же представлял собой этот класс в эпоху своего расцвета? Стоит сказать, что в XIX веке он, как и в наши дни, делился на "верхний средний", "средний средний" и "нижний средний", хотя в те времена такими терминами никто не пользовался. Кроме того, средний класс делился на две большие группы — профессионалов и предпринимателей, в каждой из которых тоже были свои "верхние", "средние" и "нижние". У профессионалов на верхней ступени социальной лестницы стояли юристы, врачи, преподаватели и инженеры. Во Франции юристы считали себя избранной кастой, что отчасти признавали даже аристократы. Например, в 1850 году маркиз Альтери писал: "Революция очень многое дала адвокатам; в законодательной палате они почти единственные, кто умеет говорить". Люди с юридическим образованием часто избирались в законодательные органы, они занимали значительную часть государственных должностей, служили в частных компаниях, имели личную адвокатскую практику. Престиж юридического образования в стране был чрезвычайно высок. Так, в 1864 году из 187 учащихся престижного лицея Дуэ 54 мечтали о юридическом дипломе и только 12 хотели работать в промышленности. Учиться на юриста стоило дорого — 1,5 тыс. франков в год, если речь шла о Сорбонне, и 1 тыс. в провинциальном вузе. Это была действительно каста: около 60% студентов юридических факультетов были сыновьями юристов, и они же потом имели наибольшие шансы найти себе хорошую работу. Те же, кому это не удавалось, опускались в нижние слои среднего класса, где влачили жалкое существование в заштатных конторах.

Примерно та же картина наблюдалась среди ученых и преподавателей. На вершине социальной лестницы находились члены Французской академии. Академиков было всего 40, и это были весьма обеспеченные люди — со средним годовым доходом порядка 100 тыс. франков. Они дружили семьями, их дети заключали браки между собой — словом, это тоже была замкнутая каста, к тому же очень немногочисленная. Ниже стояли преподаватели университетов и лицеев, которые зарабатывали около 4 тыс. франков в год. В действительности доходы были раза в два выше, поскольку преподаватели взимали со студентов плату за экзамены, но в любом случае до академиков им было далеко. Ну а в самом низу находились школьные учителя, которые зачастую ходили в обносках и считали каждый франк.

Среди врачей были свои "высшие", "средние" и "нижние". Во второй половине XIX века во Франции было около дюжины врачей, которые зарабатывали 200-300 тыс. франков в год, около сотни тех, кто получал более 40 тыс. франков, а подавляющее большинство имело порядка 8 тыс. франков. Для провинции это была вполне достойная сумма, но в Париже, как подсчитал в 1880 году один медицинский журнал, врач должен был тратить не меньше 12 тыс. франков, чтобы прилично одеваться и вообще выглядеть как подобает солидному специалисту.

Среди предпринимателей деление на крупных, мелких и средних также являлось вполне естественным и признавалось всеми. Стоит отметить, что в числе людей, пошедших по коммерческой линии, уже тогда были те, кого сейчас называют офисным планктоном,— мелкие конторские клерки, которые работали за гроши, но относили себя к людям умственного труда. Французский писатель Тэн писал в середине XIX века, что такой клерк "становится секретарем в коммерческой компании, а потом женится на гувернантке, у которой нет ни гроша. Каждый день он ходит на работу и сидит за своим столом девять-десять часов, работая как паровая машина. А вернувшись домой, садится за составление древнегреческого словаря, считая это своим подлинным призванием".

И все-таки средний класс был единой социальной группой, несмотря на то что в него входил и преуспевающий торговец, и сельский доктор, бравший полтора франка за визит. Всех этих людей объединяло отношение к жизни. Все они зарабатывали собственным трудом и знаниями. Они не были аристократами, не имели крупной земельной собственности и по большей части не могли позволить себе праздную жизнь. При этом они четко отличали себя от рабочих и крестьян, чей неквалифицированный труд не мог обеспечить им более высокий уровень жизни, а недостаток образования лишал возможности продвинуться по социальной лестнице. В целом средний класс характеризовало стремление преуспеть. Аристократы и богачи уже находились на самом верху, и расти им было некуда; рабочие пребывали в самом низу, и у них не было сил подняться; а те, кто находился между ними, могли и хотели двигаться вверх.

Благосостояние средних слоев быстро росло, что вызвало в их среде настоящий потребительский бум. Английский статистик по фамилии Портер писал в 1851 году: "Нам не пришлось бы возвращаться во времени дальше чем на полвека назад, чтобы попасть во времена, когда преуспевающие владельцы магазинов по большей части обходились без изящной мебели и без ковров, расстеленных в гостиных, которые ныне почитаются за первую необходимость... В тех же самых домах мы сегодня видим не одни только ковры... Стены обвешаны картинами и гравюрами". Конечно, "преуспевающие владельцы магазинов" — это скорее "средний средний" или даже "верхний средний" класс, но и нижние слои стремились к красивой жизни и, самое главное, располагали соответствующими средствами. Вот что оставила в наследство своим внукам умершая в 1830 году Элизабет Кравен, вдова хозяина небольшой каменотесной мастерской из английского города Лидса: "Моему внуку Джону Кравену Рили — стол красного дерева, или бюро, кровать с перинами, пуховый матрас, зеркало-трюмо и дубовую вешалку. Моему внуку Томасу Рили — дубовый сундук, часы и две серебряные столовые ложки". Всего у старушки было четыре внука и много родственников, которые, надо сказать, не слишком разбогатели, получив наследство, ведь за всю жизнь она скопила только £300. И все-таки эта небогатая женщина держала у себя стол красного дерева, которым, надо полагать, очень гордилась. В общем, представители среднего класса, будь то "средние" или "нижние", старательно обустраивали свои семейные гнезда, что позволяло им ежедневно видеть символы своего успеха.

Но одним лишь чистым потребительством дело не ограничивалось. У среднего класса Европы была своя идеология и свои способы самовыражения. Прежде всего, представителю этого класса надлежало верить в прогресс и в науку. Аристократы относились к техническим новшествам сдержанно, а иногда и враждебно, поскольку любой прогресс подтачивал основы их власти. В средних слоях, напротив, принято было прогресс восхвалять и всячески демонстрировать свою связь с современностью. Считалось, к примеру, практически необходимым обзавестись домашним барометром. Предсказать погоду с его помощью было почти невозможно, но зато он выглядел очень "прогрессивно" и "научно". Человек из среднего класса старался не отставать от жизни. Он выписывал газеты и демонстративно их читал, расположившись за столиком кафе; он следил за модой и стремился выглядеть не хуже других; он старался посещать все премьеры, будь то новая опера или новый водевиль.

Другой идеей, разделявшейся большей частью среднего класса, был патриотизм, порой граничивший с шовинизмом. Представители среднего класса не без основания видели в мощи своего государства отражение собственного экономического успеха, а потому были склонны на все лады восхвалять свою страну и свою нацию. Упомянутый князь Козловский писал о Франции начала XIX века так: "В салонах, театрах, на улице, в газетах вы без конца слышите и видите самые напыщенные похвалы французам... Самый плохой актер, играя в самой скверной пьесе, может быть уверен, что сорвет бурные аплодисменты, если произнесет несколько слов о французской чести, французской славе, французском гении и сноровке... Эти общие места, исполненные самой грубой лести, звучат ежедневно со сцен мелких театров и никогда никому не надоедают". В других странах средний класс был не менее патриотичен. Английские ура-патриоты, к примеру, распевали песню, восхвалявшую мощь британской короны и заодно толщину бумажника британских буржуа: "У нас есть люди, корабли и деньги тоже есть".

И в то же время средний класс испытывал комплекс неполноценности по отношению к аристократии. Господа средней руки втайне мечтали походить на графов и баронов и по возможности старались им подражать. Порой это подражание доходило до смешного. В 1880-х годах английская газета The Saturday Review писала: "Странно видеть, до чего презираем стал в Англии домашний труд — первая общественная обязанность женщины. Снобствующая часть среднего класса рассматривает работу по дому как нечто унизительное. Женщина может сидеть в грязной комнате для рисования, которую заспанная горничная поленилась убрать, но она не может взять в руки тряпку. Вытирать пыль унизительно, а сидеть в грязи — нет".

• "Будто нам есть что терять"

Начало ХХ века, казалось, не предвещало среднему классу ничего плохого. Тем не менее первые тревожные сигналы прозвучали уже тогда. Британский средний класс занервничал в 1909 году, когда либеральное правительство, желавшее облегчить участь рабочего класса, начало поднимать налоги. В том году в газете The Times было опубликовано гневное письмо, автор которого подписался как "представитель среднего класса". Автор жаловался на новые налоги и сообщал: "Мы решили, что наш единственный выход — рассчитать одну из наших горничных". Совсем без горничных представители среднего класса тогда еще не остались, и их жены все еще могли брезговать домашней работой, но трудные времена были уже не за горами.

Первая мировая война стала тяжелейшим испытанием для всех жителей Европы. Многие представители среднего класса просто не вернулись с войны, а те, кто вернулся, обнаружили, что мир стал совершенно иным и прежним уже не будет. Та же The Times периодически публиковала письма отчаявшихся граждан. Мелкий служащий писал в газету в 1920 году: "В 1914 году мое жалованье составляло £250 в год, и я содержал жену и четверых детей. Теперь я зарабатываю £300 и содержу жену и пятерых детей. Моя жена вынуждена отказаться от покупки всякой одежды, кроме той, что совершенно необходима". Налоги между тем продолжали расти, и в 1930 году в ту же газету жаловался уже управляющий коммерческой фирмы, то есть "верхний средний": "Рост налогов привел в моем случае к тому, что мне пришлось уволить половину своих слуг... лакеи, садовники, грумы, шоферы — эти верные слуги сейчас становятся безработными". Все это означало, что стандарты жизни среднего класса неуклонно снижались, причем страдали и "верхние", и "средние", и "нижние".

Ухудшалось не только материальное положение среднего класса, ухудшалось моральное самочувствие, в особенности у наименее обеспеченной его части. Рост промышленности, который раньше способствовал процветанию средних слоев, теперь обернулся против них. Маленькие предприятия не могли конкурировать с гигантскими заводами, а небольшие магазины — с многоэтажными торговыми центрами, которые стали появляться в Европе в межвоенный период. Мелкие хозяева разорялись и теряли былую независимость, превращаясь в клерков и менеджеров среднего звена. Вчерашние предприниматели становились "белыми воротничками", что сказывалось на них не лучшим образом. Автор "Скотного двора" Джордж Оруэлл вложил в уста одного из своих героев такие слова: "Идет много гнилых разговоров о страданиях рабочего класса. Лично я этих пролов не особенно жалею... Прол страдает физически, но когда он не на работе, он свободный человек. А тем временем в каждой оштукатуренной коробке сидит несчастный страдалец, который никогда не свободен, разве что когда спит и видит, будто бы он сбросил своего босса в колодец и засыпал сверху углем. Главная беда людей вроде нас состоит в том, что мы воображаем, будто нам есть что терять".

Между тем "белым воротничкам" действительно было что терять, поскольку их доходы все равно были выше, чем у рабочих. Современник и соотечественник Оруэлла писатель Арнольд Беннет писал о представителях среднего класса: "Они неохотно берут такси, потому что считают, что для них это слишком дорого... Они клянут несправедливость судьбы, но в тайне они сознают, как им повезло. Когда им нечем заняться, они говорят: "Пошли прогуляемся и потратим немного денег"".

Таким образом, положение среднего класса, в особенности "средних средних" и "нижних средних", становилось весьма двусмысленным. С одной стороны, они все еще чувствовали свое превосходство над "пролами" и больше всего на свете боялись опуститься до их уровня; с другой стороны, они чувствовали, что их статус неуклонно понижается, что офисная рутина превращает их в рабов системы, а доходы съедают налоги и инфляция. Дистанция между средним классом и рабочими постоянно сокращалась. До первой мировой войны заработки инженеров, юристов, врачей и прочих профессионалов были в среднем в два раза выше зарплаты обычных рабочих. После второй мировой этот разрыв значительно уменьшился. Так, в 1948 году квалифицированный американский рабочий получал $3,3 тыс., а "белый воротничок" — $4 тыс.

• Выше нижнего

После второй мировой войны европейский средний класс переживал не лучшие времена. Тем временем многие американцы были уверены, что к среднему классу теперь можно причислить подавляющее большинство их соотечественников. Американский социолог Ричард Паркер вспоминал в 1972 году: "Если вы жили в Америке в 1950-е годы, то много раз слышали одну и ту же фразу: "Америка — общество изобилия". Об этом вещало телевидение, об этом читали лекции профессора, об этом кричала реклама, правительство собирало статистику, чтобы доказать это... В Америке был самый большой в мире внутренний национальный продукт. В Америке был самый большой доход на душу населения. В Америке было больше автомобилей, телевизоров и телефонов, чем во всех остальных странах мира вместе взятых... Короче говоря, современная Америка больше не была такой страной, как все другие, где население делится на богатых и бедных. Она была нацией единого процветающего среднего класса".

Телевизоры, холодильники, пылесосы, автомобили и даже загородные дома действительно стали доступны для миллионов американцев. Но могло ли обладание вещами сделать человека частью среднего класса? Крупный американский экономист Джон Кеннет Гэлбрейт в этом сильно сомневался, сомневались и многие его современники. В 1958 году Гэлбрейт описывал быт новоявленного среднего класса с сарказмом: "Семья отправляется в дорогу в своем светло-вишневом автомобиле с автоматической коробкой передач, проезжает через плохо спланированные и плохо построенные города, загаженные зданиями и проводами, которые давно пора было убрать под землю. Семья выбирается на природу, которую загораживают рекламные стенды... Семья устраивается на пикник на берегу отравленной речки, поедает продукты, привезенные в переносном ящичке со льдом, а потом ночует в парке, который опасен для общественного здоровья. А перед тем как уснуть в нейлоновой палатке, лежа на надувных матрасах, они лишний раз задумываются о том, как сильно им повезло в этой жизни". Джон Кеннет Гэлбрейт считал, что человек, живущий в уродливой среде и наслаждающийся дешевыми символами благополучия, "средним" быть никак не может, а может быть только хорошо замаскированным "нижним".

Массовое производство потребительских товаров и вообще становление общества потребления сыграло со средним классом злую шутку. Человек, купивший автомобиль и цветной телевизор, чувствовал, что продвинулся по социальной лестнице. На деле же он оставался там же, где и был, потому что его сосед в это время покупал точно такую же машину и точно такой же телевизор. Люди потребляли больше, чем раньше, но их статус от этого не рос, а иногда даже опускался, поскольку представителей нижнего среднего класса было теперь все труднее отличить от рабочих. Этот процесс наблюдался и в Европе, после того как в конце 1950-х годов общество потребления возникло и там. К примеру, социологический опрос, который был проведен в 1960 году в одном из лондонских пригородов, где традиционно жили представители среднего класса, показал, что местные жители взволнованы наплывом граждан не их круга. "После войны сюда стали приезжать люди, которые раньше никогда бы здесь не поселились",— говорил один из жителей. "Мы, конечно, не снобы, но эти люди не имеют с нами ничего общего",— вторил ему другой. А вот новоселы-пролетарии видели ситуацию иначе: "Некоторые из местных пофасонистее нас будут, ну, или хотят такими казаться. А на самом деле они такие же, как мы, только корчат из себя невесть что".

И все же средний класс не растворился в пролетарском море. Во второй половине ХХ века принадлежность к среднему классу уже определялась не столько наличием автомобиля и прочих статусных вещей, сколько характером работы, которую выполнял человек. Работник умственного труда, если его труд был монотонным и рутинным, имел все меньше оснований относить себя к среднему классу. Зато творческий труд поднимал человека над безликой массой офисных рабов. Тот же Джон Кеннет Гэлбрейт, который язвил по поводу американского потребительского счастья, писал, что среди настоящих представителей среднего класса "труд считается чем-то приносящим удовольствие. А если труд не приносит радости, это становится причиной глубокой депрессии. Никто не удивится, если специалист по рекламе, предприниматель, поэт или профессор, который внезапно разочаруется в своей работе, поспешит на прием к психиатру. Вы оскорбите директора компании или ученого, если предположите, что он работает только ради заработной платы".

Во второй половине ХХ века средний класс уже мало походил на то, чем он был в XIX веке. Уменьшилось количество мелких предпринимателей, больше стало квалифицированных специалистов. Исчезла четкая грань между "нижними средними" и "высшими нижними". Грань между "высшими средними" и "высшими" тоже стала трудноразличимой. Мировые войны, высокие налоги на недвижимость, падение доходов от поместий подорвали господство аристократии. В то же время программист, научившийся продавать как следует свою операционную систему, смог за 20 лет стать богатейшим человеком мира. В 2006 году корреспондент The Times Тим Хеймс писал о деятелях консервативной партии: "В мире, где Дэвид Кэмерон, у которого теща — леди Эстор, и Джордж Осборн, у которого отец — баронет, называют себя представителями верхнего среднего класса и никто им не возражает, к высшему классу можно отнести, пожалуй, только королевскую семью".

В современном мире просто не принято относить себя к какой-то другой социальной группе. И все же средний класс как таковой никуда не делся, несмотря на всю путаницу с понятиями и терминами. Сейчас, как и 200 лет назад, к нему могут себя причислить люди, имеющие профессию, материально независимые и способные проложить себе дорогу в жизни.